Скафандр и бабочка

Ангел-хранитель
На значке, приколотом к белому халату Сандрины, написано:
«Логопед», однако следовало бы читать: «Ангел-хранитель». Это она
придумала условный код связи, без которого я был бы отрезан от мира.
Увы, если большинство моих друзей пользуются этой системой после
обучения, то здесь, в госпитале, таким способом со мной общаются только
Сандрина и одна врач-психолог. Поэтому зачастую я располагаю лишь
незначительными мимическими средствами (моргание глазом и кивки),
чтобы попросить закрыть дверь, исправить спуск воды в уборной, убавить
звук телевизора или приподнять подушку. Мне не всегда удается достичь
цели.
С течением времени вынужденное одиночество позволило мне
обрести определенный стоицизм и понять, что больничные люди делятся
надвое. Большинство из них всегда пытаются уловить мои просьбы о
помощи, а другие, менее ответственные, притворяются, будто не видят
моих сигналов бедствия. Таков, например, тот болван, который выключил
футбольный матч Бордо — Мюнхен на половине игры, наградив меня
безжалостным пожеланием: «Доброй ночи». Кроме неудобств с
практической точки зрения, невозможность общения вызывает подавленное
настроение. Зато дважды в день я чувствую невыразимую поддержку, когда
Сандрина, постучав в дверь, просовывает свою мордочку настороженной
белочки и разом прогоняет всех злых духов. Тогда невидимый скафандр
меньше гнетет меня.
Логопедия — это искусство, заслуживающее того, чтобы о нем знали.
Вы представить себе не можете гимнастику, которую машинально

---

проделывает наш язык, чтобы воспроизвести все французские звуки.
Сейчас я спотыкаюсь на букве «L». Жалкий главный редактор, который не
в состоянии больше выговорить название собственного журнала. В удачные
дни между двумя приступами кашля я обретаю дыхание и силу, чтобы
произнести несколько фонем. Ко дню моего рождения Сандрина сумела
заставить меня внятно произнести алфавит. Лучшего для меня подарка
нельзя было сделать. Я услышал двадцать шесть букв, исторгнутых из
небытия хриплым голосом, словно возникшим где-то в глубине веков. От
этого изнурительного упражнения у меня создалось впечатление, будто я
пещерный человек, который открывает для себя речь.
Иногда нашу работу прерывает телефон. Я использую Сандрину,
чтобы связаться с кем-нибудь из близких и поймать крупицы жизни, как
ловят бабочку на лету. Дочь Селеста рассказывает о своих прогулках на
пони. Через пять месяцев мы отпразднуем ее девятилетие. Мой отец
объясняет, как ему трудно держаться на ногах, — он мужественно
преодолевает свой девяносто третий год. Они с Селестой — два крайних
звена в той цепочке любви, которая окружает и оберегает меня. Я часто
спрашиваю себя, какое впечатление производят на моих собеседников эти
односторонние диалоги. Мне они переворачивают душу. Как бы хотелось
не отвечать на их ласковые призывы молчанием.
Некоторые, впрочем, находят такое общение невыносимым. Нежная
Флоранс не говорит со мной, если предварительно я не вздохну шумно в
телефонную трубку, которую Сандрина прижимает к моему уху. «Жан-До,
вы здесь?» — волнуется Флоранс на другом конце провода. Должен
сказать, что временами я уже сомневаюсь в этом.