Формирование современной концепции развития стран с переходной экономикой

Вторым фактором бурного промышленного роста являлось прямое участие государства в раз­витии и финансировании стратегически важных отраслей. Центром подобной стратегии стало япон­ское министерство международной торговли и про­мышленности — MITI, фактически подчинившее себе промышленные компании и управление ими. Центральная власть поддерживала образование ком­паний, способных положить начало новым отраслям промышленности. Правительство субсидировало японские компании, активно кредитовало их по ли­нии Японского банка развития или Банка Японии на льготных условиях. Важнейшей целью этой полити­ки было завоевание внешних рынков, так как приток капитала мог стать устойчивым лишь при условии положительного сальдо внешней торговли.
Третьим важнейшим слагаемым стремитель­ного роста японской экономики стало бурное раз­витие экспорта товаров и капитала. Однако нужно признать, что увлечение экспортом, ориентация на американский рынок привели к зависимости Японии от открытости американской экономики и курса иены к доллару, что стало одной из причин последовавшего упадка. Кроме того, наращивание экспорта капитала привело к оттоку его из страны, что вызвало снижение конкуренции на внутрен­нем рынке. А вложенные капиталы в банковский сектор, торговлю и операции с недвижимостью не приносили в США и Европе больших прибылей. Этот факт, по словам В. Л. Иноземцева [1, с. 132], показал, что «индустриальная страна не способна эффективно инвестировать в постиндустриальные экономики».
Успехи Японии были достигнуты на пути «индустриализации без просвещения» и этот мар­шрут, выбранный страной восходящего солнца, качественно отличался от того, каким следовала Западная Европа и Северная Америка. Не помогли и попытки правительства Японии стимулировать не только производство, но и спрос, что должно было гармонизировать воспроизводственный цикл. Однако парадокс данного типа развития, которое Т. Сакайя назвал как «доведенный до пре­дела индустриализм», заключается в том, что все меры по активизации потребительских расходов не достигали цели, поскольку существенная часть «вспрыскиваемых» средств реинвестировалась или вкладывалась в прибыльные проекты за рубежом.
Анализируя проблемы, с которыми столкну­лась японская экономика, А. Кавато отмечает, что Япония оказалась перед лицом необходимости существенной реструктуризации своей экономики. При этом неизбежными оказались либерализация и открытие рынка для западных инвесторов, необ­ходимость создания рабочих мест или подготовка новых растущих отраслей, чтобы не происходило утечки японского ВВП со своим мультипликатив­ным эффектом в результате прямых инвестиций за границу Также Кавато отметил важность сохранения преимуществ в области передовой технологии.
Итак, пример Японии показал, что страна, достигшая одного из самых высоких в мире по­казателей по размерам ВНП на душу населения, по уровню жизни, по степени технологического обеспечения промышленности, тем не менее, не стала саморазвивающейся постиндустриальной державой. Это связано с тем, что переход от индус­триальной к постиндустриальной модели развития определяется не только количественными показа­телями, но в первую очередь связан с субъектив­ными факторами и не может быть осуществлен как результат мобилизационного хозяйственного развития. Таким образом, японская модель проде­монстрировала пределы «догоняющего» развития. И эти пределы отчетливо проявились тогда, когда главным источником добавленной стоимости в развитых странах стали информация и знания. Только понимание этого, обеспечение условий для перехода к экономике знаний позволяет изменить сложившуюся ситуацию. Нужно признать, что Япония извлекла из прошлого урок. В настоящее время здесь осуществляются большие вложения в развитие науки (3,01 % от ВВП), страна заняла 2-е после США место в мире по количеству патентов, выданных на 1 млн населения, войдя благодаря этому в группу стран — ключевых инноваторов. По рейтингу конкурентоспособности Всемирного экономического форума в 2007—2008 гг. Япония находится на 8-м месте.
Экономическая модернизация, осуществлен­ная в послевоенной Японии, послужила примером для заимствования другими странами Юго-Вос­точной Азии. НИСы достигли блестящих успехов, взяв на вооружение многие рецепты японского эко­номического чуда. Конечно, каждое государство преследовало свои цели. В то же время их подходы имели ряд общих закономерностей. Схожими были источники роста. Кроме того, нужно отметить, что именно в экономике стран Восточной и Юго-Вос­точной Азии очень рельефно проявились противо­речия и недостатки «догоняющего» развития.
Долгое время эти страны, прежде всего НИСы первого поколения, следуя опыту Японии, умело использовали передовые технологии, заимствован­ные у стран Запада. Они успешно стимулировали внедрение достижений науки и техники частным бизнесом, одновременно покупая за границей лицензии и патенты, приглашая специалистов из США и Японии в качестве консультантов. Однако часто технологические новшества сводились к отдельным, частным усовершенствованиям про­изводства. Но даже простое копирование не очень новых иностранных технологий предполагает раз­витие своей системы образования.
В отличие, например, от стран Латинской Америки, где система образования развивалась как бы вслед за индустриализацией, в НИСах Азии ее создание и расширение опережали развитие индус­трии. Рост расходов на образование в этих странах превышал, как правило, темпы роста экономики. Это помогало быстро переходить от одной ступени индустриализации к другой, осваивая все более сложные технологии.
Однако нужно иметь в виду, чтобы страна могла перейти от индустриальной экономики к обще­ству знаний и успешно конкурировать с другими странами в постиндустриальном мире, она должна обладать системой инноваций, научных исследо­ваний и технологических разработок, а главное — творческим потенциалом ученых и инженеров. Последнее предполагает не только необходимые для творчества материальные условия, но и опре­деленную культуру мышления, которая не может сформироваться по заказу или по требованию правительства. Между тем система образования в НИСах Азии была ориентирована не столько на раскрытие творческого потенциала людей и подготовку специалистов, способных изобретать и делать открытия, сколько на то, чтобы форми­ровать умение разбираться в технике и технологии, созданной другими, аккуратно повторять заданные действия и принимать решения в соответствии с заранее известными алгоритмами. Эти страны не обладают достаточной системой научных иссле­дований и опытно-конструкторских разработок (НИОКР), которая бы соответствовала достиг­нутому ими уровню индустриализации. Об этом свидетельствуют и расходы на НИОКР. Так, в конце 1990-х — начале 2000-х гг. в Сингапуре расходы на НИОКР составляли около 1,7 % от ВНП, в Малай­зии и Таиланде, которые приступили к ускоренной индустриальной модернизации позже, эти расходы были равны соответственно около 0,4 % от ВНП. Лишь в Южной Корее расходы на науку и техноло­гические разработки составили около 2 % от ВНП. Для сравнения, доля затрат на НИОКР в ВНП Швеции составляет 3,7 %, в Финляндии — 3,09 %, в Японии — 3,01 %, в Швейцарии — 2,73 %, в США — 2,63 %, в Германии — 2,38 %.
Тем не менее само по себе увеличение расходов на НИОКР, рост числа ученых и инженеров лишь необходимое, но еще недостаточное условие, что­бы страна могла перейти к постиндустриальному развитию. Оно вполне может представлять собой инерцию индустриальной модернизации. Основа­нием для такого утверждения является опыт Юж­ной Кореи и Японии, которые расходовали на на­учные исследования и технологические разработки по отношению к ВНП больше, чем высокоразвитые страны Запада. Но ни Корея, ни Япония не смогли поддержать свою экспортную экспансию, пред­ложив мировому рынку товары, услуги и научно­технические разработки на основе принципиально новых идей и технологий. Следовательно, проблема заключается не только в величине расходов на науку и новые технологии, но и в самой органи­зации НИОКР, характере связей между научными исследованиями и производством готовых изделий, роли специалистов и их способности к творчеству. Что же касается японских «керецу» и корейских «чоболей» с их крупными исследовательскими центрами, то они фактически распространили принципы организации и управления индустриаль­ным производством на сферу НИОКР. Как заметил П. Дракер, менеджеры и хозяева «чоболей» «обра­щались со своими работниками, как с крепостны­ми, если еще не хуже. Они не позволяли никому из профессионалов, пусть и хорошо образованных, принимать какие-либо важные решения» [2]. На­ряду с недостаточно развитыми национальными традициями фундаментальных исследований и ха­рактером системы образования это предопределило стратегическую неудачу системы НИОКР в Южной Корее. В той же плоскости нужно рассматривать истоки и японских проблем. По мнению Дракера, они лежали в присущем японской бюрократии и японским предпринимателям стремлении прежде всего поддерживать устойчивые социальные связи в фирме, сохранять корпоративизм, не допускать «возмущения спокойствия». Но инновационные прорывы предполагают как раз постоянную смену социальных связей и умение «возмущать спокойс­твие». Такое умение, по нашему мнению, связано как с культурными традициями, так и с воспитани­ем, системой образования. По существу, народам стран Восточной и Юго-Восточной Азии предстоит решить задачу исторической важности: найти опти­мальное соотношение между своими традициями общинности и солидарности, которые помогают поддерживать столь необходимую в переходный период стабильность, и индивидуализацией, стремлением человека к самовыражению, без чего невозможна творческая деятельность.
Итак, подводя итоги исследования «экономи­ческого чуда» стран Восточной и Юго-Восточной Азии, можно сделать следующие выводы. Главной причиной трудностей, пережитых азиатскими государствами, было то, что они не сразу поняли природы достигнутых хозяйственных успехов, не сумели вовремя осознать их как конъюнктурные и временные. Также они не осознавали степени своей зависимости от постиндустриального мира.
Импорт технологий, искусственное занижение издержек, массированные вливания иностранного капитала и наращивание экспорта готовой продук­ции на внешние рынки — таковы были основные условия азиатского «процветания». Фактором, прервавшим эту череду успехов, стал отнюдь не финансовый кризис как таковой, а достижение западными странами новой ступени своего разви­тия. Формирование в них самоподдерживающейся экономики, в значительной мере независимой от внешних обстоятельств, уверенное усиление роли информационного сектора хозяйства и взрывное повышение спроса на индивидуальные блага и специфические, не производимые в массовом масштабе товары и услуги стали провозвестника­ми заката азиатской индустриализации. От того, смогут ли азиатские страны решить стоящие перед ними задачи, зависит, совершат ли они прорыв в постиндустриальную эру или превратятся в индуст­риальную периферию подобно странам Латинской Америки, России, Казахстана.
Конечно, нельзя исключать нового «азиатского чуда» теперь уже постиндустриальной эры, хотя вряд ли оно свершится столь же быстро, как «чудо» индустриализации 1970 — 1980-х гг. И, возможно, по мнению некоторых исследователей, главную роль в нем сыграют великие цивилизации Индии и Китая, цивилизации, не ограниченные географическими и политическими границами своих стран.
В плане проведения структурно-технологичес­ких трансформаций экономики показателен опыт стран Латинской Америки.
В течение почти полувека промышленное развитие Латинской Америки так или иначе подчи­нялось задаче замещения импорта товарами собс­твенного производства и расширения внутреннего рынка. Однако к концу 1980-х гг. по ряду причин стала очевидной необходимость сменить модель социально-экономического развития латиноаме­риканских стран. Их правящие круги перешли, хотя и с разной степенью решительности в разных странах, к неолиберальной политике.
Безусловно, неолиберальная реформа принес­ла определенные положительные результаты: воз­росла эффективность экономики; повысилась кон­куренция; произошли положительные изменения в налоговой системе, банковской сфере; удалось подавить инфляцию; увеличились объемы внешней торговли; Латинская Америка стала привлекатель­ной для иностранных инвестиций; наблюдался рост ВНП и доходов на душу населения. В то же время неолиберальная политика привела к росту не только экспорта, но и импорта, причем в больших объемах. Как следствие возрос внешнеторговый дефицит. Внешний долг большинства латиноаме­риканских стран остался прежним. Кроме того, несмотря на быструю информатизацию, успешное развитие телекоммуникаций и финансовых услуг, Латинская Америка не сумела изменить структуру экономики в целом и промышленности в част­ности в пользу высокотехнологичных отраслей и современного машиностроения. За годы неоли­беральных реформ страны Латинской Америки не совершили никаких серьезных технологических прорывов, а лишь повысили качество, снизили издержки и усовершенствовали производство старых, сугубо индустриальных видов товаров не считая производства оргтехники, компьютеров и телекоммуникационного оборудования в Бра­зилии, Аргентине и главным образом в Мексике на сборочных предприятиях, макиладорас. Таким образом, Латинская Америка в плане структурно­технологических перемен в экономике по-прежне­му отстает от мировых лидеров. Это отставание не компенсируется возросшим, прежде всего в назван­ных выше странах, производством предметов пот­ребления длительного пользования (автомобилей и запчастей, телевизоров, холодильников и т. д.), а также заметным ростом производительности в промышленности.
Таким образом, уязвимость латиноамерикан­ской индустриальной экономики перед лицом мирового рынка порождена технологическим отставанием континента от наиболее развитых стран Запада. Неолиберальные реформы 1990-х гг. не способствовали укреплению технологического, инновационного потенциала Латинской Америки. Да и сама нынешняя экономика непосредственно не требует его развития. Основная причина такого положения дел — сохраняющийся низкий уровень заработной платы, что делает заботы об инно­вациях со стороны предпринимателей попросту излишними, а также низкий уровень образования большинства трудящихся, во многом связанный с массовой бедностью.
В действительности противоречивость, неод­нозначность результатов неолиберальных реформ в Латинской Америке, как и тот факт, что они не позволили в полной мере использовать имеющийся потенциал для развития континента, в первую оче­редь связаны с тем, что сами по себе эти реформы не выходили за пределы индустриализма.
Идеология неолиберализма была положена в основу концепции «Вашингтонского консенсуса», который в 1990-е гг. фактически служил руководс­твом для реформирования экономики не только латиноамериканских, но и восточно-европейских стран. То есть постсоциалистическое развитие стран СНГ и Восточной Европы происходило путем активного заимствования указанной концепции, вследствие чего на постсоветском пространстве происходило быстрое утверждение идеологии не­олиберализма.
Некритическое заимствование концепции «Вашингтонского консенсуса» сопровождалось копированием рыночных систем западных стран, направленным на установление рыночного хо­зяйства как такового. При этом игнорировались объективные тенденции эволюции социально­экономических систем, их исторического опыта, национальные особенности и реальный потенциал развития. Как справедливо отметил американский ученый Дж. Ангрессано, «преобразовательные за­дачи для стран Центральной и Восточной Европы с начала 1990-х гг. исходили из интересов Запада и определялись идеологическими постулатами, присущими неоклассической теории, а именно: предоставление рынка западным кредиторам, доступ к сырым материалам этих стран и усиле­ние политического влияния в регионе» [3, с. 28]. Поэтому ряд ведущих российских и западных экономистов подвергли жестокой критике методы реформирования, опиравшиеся на Вашингтонский консенсус.
Конечно, нельзя не согласиться, что Вашинг­тонский консенсус — это первая попытка составить руководство для реформаторов, столь необходимое многим экспертам и развивающимся странам. В то же время, как отмечает В. М. Полтерович [4, с. 42], методология, на которую опирается Вашингтон­ский консенсус, некорректна, имеет следующие недостатки:

1. 
   рекомендации Вашингтонского консенсуса носят универсальный характер;
   
2. 
   в рекомендациях отсутствуют какие-либо указания на связь между институтами, сформи­ровавшимися к началу реформ, и рациональной макроэкономической политикой;
   
3. 
   «Вашингтонский консенсус» не содержит каких-либо указаний на то, как именно создавать рыночные институты;
   
4. 
   рекомендации не учитывают, что реформы связаны с высокими издержками. В частности, иг­норируется возможность резкой интенсификации перераспределительной активности, процессов присвоения ренты;
   
5. 
   «Вашингтонский консенсус» не содержит ясных рекомендаций о темпе и последовательности реформ;
   
6. 
   ошибочно предполагалось, что приватиза­ция автоматически будет вести к реструктуризации и увеличению эффективности. Однако, согласно эмпирическим данным, приватизированные пред­приятия мало отличаются от государственных;
   
7. 
   в «Вашингтонском консенсусе» отсутствуют прямые указания на роль государства в процессе реформ;
   
8. 
   тезис «Вашингтонского консенсуса» о необходимости либерализации внешней торгов­ли сформулирован с рядом резонных оговорок. Однако речь идет всего лишь о возможности сни­жать тарифы постепенно. Нет и речи о том, чтобы использовать тарифы для защиты внутреннего производства;
   
9. 
   утверждая безусловную целесообразность дерегулирования, «Вашингтонский консенсус» ставит под удар экономики со слабым финансовым сектором.
   

Таким образом, радикальные экономические решения могут иногда оказаться рациональными. Однако во всех случаях, и особенно когда речь идет о реформах, они должны быть результатом тщатель­ного исследования возможных компромиссов, а не исходным постулатом.
В теории и практике проведения рыночных реформ сложились две противостоящие друг другу концепции «шоковая терапия» и «градуализм». Не­долгая история переходной экономики показывает, что почти все постсоциалистические страны в той или иной степени руководствовались доктриной «шоковой терапии». В некоторых странах, напри­мер в Польше, Чехии и Эстонии, этот опыт был вполне успешным. В России радикальную эконо­мическую реформу начало в 1992 г. либеральное правительство, исповедовавшее идеи монетаризма и «шоковой терапии». Но подлинной «шоковой терапии» в России никогда не было: правительс­тво не смогло вплоть до 1998 г. устранить дефицит бюджета; не была ограничена заработная плата, что привело к возникновению инфляционной спирали «цена — заработная плата»; государство увеличило эмиссию денег и расширило кредитование народ­ного хозяйства. Это растянуло период финансовой стабилизации и вышло за рамки концепции «шо­ковой терапии».
«Молниеносный» переход к рынку не про­изошел, например и в Казахстане. Это связано с тем, что исходные условия реформирования были не в пользу республики. В стране фактически не было частнокапиталистической формы хозяйства, менталитет народа больше соответствовал коллек­тивному ведению экономической деятельности, практически отсутствовали важнейшие рыночные элементы — рынки товаров, финансовых ресурсов, труда и др. Бюджетно-налоговая и денежно-кре­дитная системы и другие регуляторы были чисто социалистическими. А поскольку экономика — это все-таки инерционная система, то молниеносно ее невозможно реформировать. Вхождение в рынок не может носить характер одномоментного акта — это поэтапный, растянутый во времени процесс. Эволюционный же переход позволяет накопить «критическую массу», необходимую для создания эффективной рыночной экономики. Данного подхода придерживается концепция градуализма. Яркий пример градуализма — реформы в Китае. Хотя эта страна относится к посттоталитарному типу, китайский опыт может служить образцом и для постсоциалистических стран.
Постепенность преобразований — важная чер­та китайской стратегии. Однако различия между управляемой и неолиберальной стратегиями выхо­дят далеко за пределы проблемы темпов перехода. Вместо того чтобы непосредственно превращать государственную плановую экономику в частную, рыночную, Китай старался использовать ее в качестве базы для формирования нового негосу­дарственного рыночного сектора. Китайская стра­тегия была «двухсекторной» в противоположность «односекторной» стратегии стран СНГ и ЦВЕ. Поскольку Китай стремился поощрять рост сектора негосударственных предприятий, постольку для успешного достижения этой цели он сохранял и со­вершенствовал государственный сектор. Конечная цель обоих подходов, по-видимому, одинакова, но способы ее достижения абсолютно разные.
Не принижая значения китайских реформ, однако, нужно учесть тот факт, что магистральное направление трансформации китайского общества идентично эволюции стран, реализующих полити­ку «догоняющего» развития. Поэтому вряд ли стоит ожидать достижения Китаем доминирующего положения в хозяйственной системе XXI в. Это связано с тем, что основными факторами, обеспе­чившими быстрое развитие китайской экономики, также явились высокая норма накопления, дешевая рабочая сила, масштабные иностранные инвести­ции, экспортная ориентированность экономики и активное стимулирование хозяйственного роста со стороны государства. Эти факторы, бесспорно, играют решающую роль на пути индустриального развития. Однако эти факторы, как уже говорилось выше, имеют мобилизационный характер. Т. е. хо­зяйственный прогресс в Китае обеспечивается за счет экстенсивных факторов, главный из которых — предельно дешевая рабочая сила и поистине не­исчерпаемые трудовые ресурсы. Именно нали­чие таких «преимуществ» таит в себе ряд острых проблем. Среди таких проблем можно отметить: хищническое истребление и так ограниченных природных ресурсов, пренебрежительное отно­шение к современным экологическим стандартам, сильная региональная дифференциация по уровню развития и доходам на душу населения, особенно между городскими и сельскими районами. Кроме того, имеются и определенные экономические средства сдерживания роста новой империи.
Некоторые исследователи [1, с. 227] считают, что «китайская экономика способна избежать кри­зиса, поразившего остальные азиатские страны». Этому благоприятствуют различные факторы, включая как весьма разумный эволюционный путь развития, принятый на вооружение китайским руководством, его взвешенную политику в области международной торговли (развитие которой вклю­чало четыре этапа, включая вступление в ВТО в 2001 г.) и формирования значительных валютных резервов (в 1990 г. объем золотовалютных резервов составлял 11,09 млрд долл., в 2000 г. — 212,2 млрд долл., а в 2006 г. — уже 1066 млрд долл.), так и весьма специфические моменты — от наличия широкой диаспоры за рубежом до низкого уровня жизни на­селения страны (по объему ВВП на душу населения Китай занимает 140-е место в мире, в 30 раз уступая по уровню данного показателя передовым странам; по индексу развития человеческого потенциала Китай занимает 81-е место в мире), позволяю­щего в относительно долгосрочной перспективе поддерживать конкурентоспособность китайской продукции. Нельзя упускать из виду тот факт, что КНР ежегодно импортирует только из США ком­пьютерных программ и технологий не менее чем на 3 млрд долл., а 95 % всех китайских студентов, обу­чающихся за границей, не возвращаются в страну. Хотя нужно отдать должное, что в последнее время в Китае уделяется большое внимание высшему образованию, в том числе обучению за рубежом и возврату студентов на родину. Начиная с 2003 г. стали выделяться существенные деньги на научные исследования. В настоящее время доля расходов на НИОКР составляет 1,88 % от ВВП, причем планируется довести этот показатель до 3 %. Тем не менее, как уже отмечалось выше, важны не столько объемы финансирования, но и организация науч­но-исследовательских работ. Однако собственные научные достижения составляют в стране порядка 12 %, остальные являются копированием зарубеж­ных аналогов. Поэтому вполне убедительно звучит мнение о том, что Китай вряд ли станет в будущем мировым центром научно-технических исследова­ний и разработок. Этот тезис эквивалентен сегодня утверждению о невозможности для Китая занять доминирующее положение в мировой экономике в ближайшей перспективе. Это означает, что Китай не олицетворяет собой идеальную модель, позво­ляющую в ближайшем будущем достичь уровня постиндустриальных стран (хотя в настоящее время Китай и входит в десятку высокотехнологичных стран мира). По мере повышения уровня жизни в Китае, например до уровня НИСов Азии, теряются преимущества, определяемые дешевизной рабочей силы. И поэтому возникает необходимость запуска механизма разработки собственных технологий, соответствующих требованиям времени, и перево­оружения на их основе всего производства.
Таким образом, проведенные исследования в большинстве случаев свидетельствуют в пользу градуалистского подхода к осуществлению ре­форм. При этом, на наш взгляд, особое значение в ходе реформ должно придаваться радикальным преобразованиям материально-технической базы производства, а также модернизации институци­ональной системы. Именно с помощью реальных институциональных изменений в отдельных стра­нах удалось «сгладить» негативные последствия реформаторского радикализма. В качестве примера можно привести Польшу, где достаточно быстро был преодолен «шок» и осуществлен поворот к социально-экономическому подъему
Современный институционализм исследовал механизмы эволюции институтов, показав, что развитие институтов представляет непрерывный процесс перетекания одного института в другой. Это обусловливает сильную зависимость институ­циональной системы от предшествующего истори­ческого пути. Поэтому правомерно сегодня гово­рить о развитии эволюционно-институциональной концепции экономической политики переходного периода. Но институты постоянно меняются под влиянием внутренних причин и заимствований. Поэтому исторические траектории разных стран никогда не сливаются в одну линию, но могут до­вольно близко сближаться друг с другом.
Применительно к России или Казахстану это означает, что практика трансформации не должна игнорировать фундаментальную черту истори­ческого пути — огромную роль государства. Пре­небрежение этим обстоятельством и стремление одномоментно освободить экономику от госу­дарственного вмешательства обернулись неудачей ранних либеральных преобразований.

В отличие от западных стран с многовековой историей институциональной эволюции инсти­туциональная среда постсоциалистических стран отличается наличием множества «пустот», т. е. отсутствием многих необходимых рыночных ин­ститутов. Кроме того, важно, чтобы институты образовывали цельную и связанную систему, так как изолированные рыночные институты не всегда работают по законам рынка.
Как показала практика реформ, самоорганиза­ции институтов через либерализацию недостаточно для развития полноценного рынка, государство также играет огромную роль в институциональной трансформации. Безусловно, что часть институ­циональной системы, а именно система законов, создается только государством (при этом государс­твенные органы могут как инициировать принятие правовых норм, так и санкционировать в виде за­конов те нормы, которые уже сложились в хозяйс­твенной практике). Но главная функция государс­тва в процессе институциональной трансформации состоит в том, чтобы контролировать соблюдение «правил игры». Без этого институциональная сис­тема разрушается, а вакуум государственной власти заполняется криминальными структурами.