|
1.2.Художественное творчество В. М. Шукшина
Инстинктом художника Шукшин чувствовал глубокую взаимосвязанность, слиянность всех этих вопросов. Однако понимал он и другое — то, что решать их надо в определенной последовательности, во всяком случае — не смешивать друг с другом. Собственно, это как раз и лежит в основе того разнообразия, которое отличает его рассказы и повести 1963—1968 годов. В прозе и в фильмах, в которых он по-прежнему использует материал своих рассказов, он обращается к самым разным ситуациям и характерам, изображает деревенского человека и в его привычной обстановке, и в условиях городской жизни, идя к центральной проблеме: что же он такое, этот «деревенский человек», в сложных и противоречивых условиях современного развития?3 При всем том имеется у Шукшина и основная направленность, основной предмет, в котором, как он ощущает, заключены почти все загадки и отгадки. В одном из крайних собственных интервью он заявлял: «До сих пор меня, допустим, интересовала село как такая, вот там взятая, па собственном месте взятая».
Вот это и был его основной предмет — «село, на собственном месте взятая». Наблюдая деревенского человека в разных ситуациях, устремляясь взять в толк его во всех вероятных его проявлениях, Шукшин видел, но, что главная сфера, где психология сельского обитателя, его нрав, его чаяния и веры появляются с большей естественностью, это до этого только жизнь, которая его сформировала. К данной жизни беллетрист и обращается в первую очередность.
Многообразие нравов, типов, ситуаций, изображенных Шукшиным, по-настоящему неповторимо. Оно так обширно охватывает разные стороны деревенской реальности, так много и гармонично выражает сложнейший диапазон ее разных начал, что в результате растёт головка, по масштабам собственным близкая к эпическому полотну.
«Широкий формат» шукшинскому изображению придает и иное событие. Дело в том, что при всем необозримом обилии типов, нравов, вопросов, образующих «шукшинскую жизнь», это все же не калейдоскоп, не механическое очень много, складывающееся из единичных и разрозненных впечатлении, а единая и со своей точки зрения стройная система, при этом система, отражающая процесс и саму последовательность, в какой-никакой Шукшин вскрывал все новейшие и новейшие пласты деревенской жизни.
В исследовании нравственных судеб современной деревни Шукшин с самого истока жаждал найти для себя точку отсчета, ту собственного рода «штуку измерения», с которой разрешено было бы сравнивать все нравственно-психологические перевоплощения нынешнего деревенского человека. Он осторожен в определении данной «единицы». Предельно осторожен. Причем обеспокоен до этого только тем, чтоб эта «единица» отражала не какое-то определенное положение деревенской морали (к примеру, не «старину» как этакую), а нормы общечеловеческие, не лишь вероятные и идеально-желательные, по и нужные и даже прямо предписываемые нравственными требованиями социалистического сообщества. Отправляясь от них как от некоторых абсолютных начал, он жаждет поймать все их трансформации, прослеживает все тесты, которым те подвергаются па тяжелых и трудных маршрутах современного развития.
Наиболее совершенное и ничем не осложненное представление данных начал — в рассказах «Далекие зимние вечера», «Одни», «Демагоги», «Светлые души», «Как помирал старец», «Дядя Ермолай» и в цикле «Из ребяческих лет Ивана Попова». Естественность, простота, некая трогательность отношений проживает в семье Ваньки Колокольникова («Далекие зимние вечера»). Наивно-простодушная и опять-таки совсем по-особому милая общительность радостям бытия роднит и «уравнивает» старенького и небольшого — деда и внука («Демагоги»)
Вот так же, «прохладно и элементарно», погибает и шукшинский старец. Он не боится погибели совсем не поэтому, что владеет каким-то особенным мужеством, и не поэтому, что не соображает всей жуткой значимости этого действия. Просто погибель для него — факт так натуральный, так «данный» самими критериями человечной жизни, что и не просит, не подразумевает никакой эмоциональной оценки.
Do'stlaringiz bilan baham: |
