Мамаша Кураж и ее дети

Швейцеркас. Я спрятал ее в фургоне, а что?
Мамаша Кураж (возмущенно). Что, в моем фургоне? Какая богопреступная глупость! Отвернуться не успела — и на тебе. Да они же повесят нас, всех троих!
Швейцеркас. Ну так я спрячу ее в другое место или убегу с ней!
Мамаша Кураж. Ты останешься здесь, теперь уже поздно.
Полковой священник (он переодевается в глубине сцены). Знамя, ради бога, знамя!
Мамаша Кураж (снимает полковое знамя). Матка бозка! Оно мне уже примелькалось. Двадцать пять лет оно у меня.
Канонада становится громче.



Утро, три дня спустя. Пушки нет. Мамаша Кураж, Катрин, полковой священник и Швейцеркас завтракают. Вид у всех озабоченный.
Швейцеркас. Третий день уже я здесь бездельничаю, и господин фельдфебель, — он всегда был добр ко мне, — господин фельдфебель, наверно, спрашивает, куда же это наш Швейцеркас делся с солдатским жалованьем?
Мамаша Кураж. Радуйся, что на твой след не напали.
Полковой священник. А я что? Я тоже не могу отслужить здесь молебен, потому что боюсь. Сказано: чем сердце полно, о том и язык глаголет, но беда мне, если он у меня возглаголет!
Мамаша Кураж. Такие-то дела! Один навязал мне на шею свою веру, а другой — свою кассу. Не знаю, что опаснее.
Полковой священник. Теперь мы воистину в руках божьих.
Мамаша Кураж. Не думаю, что наши дела уж так плохи, но по ночам я все-таки не могу уснуть. Без тебя, Швейцеркас, было бы легче. Я, кажется, с ними уже поладила. Я им сказала, что я против антихриста-шведа, у него, дескать, рожки, я сама видела — левый рожок немножко стерся. Во время допроса я вставила словечко насчет свечей для мессы; где бы их закупить по сходной цене? У меня это хорошо получилось, потому что отец Швейцеркаса был католик и он любил острить насчет свечей. Они мне не очень-то верят, но у них в полку нет маркитантов. Поэтому они смотрят на меня сквозь пальцы.