Верь в любовь повесть в рассказах

ВЛАСТЬ ЖЕН­ЩИ­НЫ
Теп­лым май­ским днем Лень­ка поднялся на вы­со­кий холм, что­бы от­ту­да сфо­тог­ра­фи­ро­вать се­ло, свой дом и живописные ок­ре­ст­ные ме­с­та. Из­ред­ка ос­та­нав­ли­ва­ясь и де­лая оче­ред­ной кадр, он шел вдоль кром­ки хол­ма и вдруг на дне лож­бин­ки за­ме­тил жен­щи­ну, в ко­то­рой уз­нал мо­ло­дую учи­тель­ни­цу по ли­те­ра­ту­ре и русскому языку. Она ле­жа­ла в лиф­чи­ке и тру­си­ках на тра­ве, рас­ки­нув ру­ки - за­го­ра­ла. Ме­с­то для это­го бы­ло удоб­ное. Сол­н­це за­гля­ды­ва­ло в лож­бин­ку, а от вет­ра она бы­ла скры­та.
Лень­ка за­мер, ожи­дая, что учительница ска­жет строго: мол, не­хо­ро­шо под­смат­ри­вать! И ему при­дет­ся оп­рав­ды­вать­ся, что он не на­роч­но.
Но учи­тель­ни­ца не по­ше­вель­ну­лась. Она спала, раз­мо­рив­шись на жар­ком сол­ныш­ке, при­крыв ли­цо большой раскрытой кни­гой. И она не ус­лы­ша­ла ша­гов, по­то­му что по мяг­ко­му де­рну, пру­жи­нив­ше­му под но­га­ми, мальчик по­до­шел бес­шум­но.
Не­ко­то­рое вре­мя Ленька растерянно стоял, а за­тем ос­то­рож­но, на по­лу­сог­ну­тых но­гах, по­пя­тил­ся прочь. Его дви­же­ния бы­ли по­хо­жи на кад­ры за­мед­лен­ной съем­ки, пу­щен­ные в об­рат­ную сто­ро­ну. По­том за­лег на траву и стал ду­мать, что де­лать. Со­сто­я­ние бы­ло стран­ное, сме­шан­ное: был удив­лен, об­ра­до­ван и ис­пу­ган... Ос­то­рож­ность под­ска­зы­ва­ла, что на­до уходить, по­ка учи­тель­ни­ца не об­на­ру­жи­ла его, ибо не­из­ве­ст­но, как се­бя по­ве­дет - не ста­нет ли на уро­ках за­да­вать ка­вер­з­ные воп­ро­сы и ставить двойки за сочинения? Но же­ла­ние еще раз по­смот­реть на сим­па­тич­ную учи­тель­ни­цу, фи­гур­ку ко­то­рой ча­с­тень­ко рас­смат­ри­вал, ког­да рас­ха­жи­ва­ла у клас­с­ной до­ски, пе­ре­си­ли­ло со­мне­ния.
Учи­тель­ни­ца ле­жа­ла, не ощу­щая его при­сут­ст­вия. Что­бы пой­мать боль­ше сол­неч­ных лу­чей, она при­под­ня­ла лиф­чик. Лень­ки­но сер­д­це бе­ше­но ко­ло­ти­лось, он поч­ти не ды­шал, вжи­ма­ясь в тра­ву. И од­но­вре­мен­но он ощу­щал власть над этой кра­си­вой жен­щи­ной, ко­то­рая год на­зад при­еха­ла в се­ло по рас­пре­де­ле­нию по­сле ин­с­ти­ту­та. За­хо­те­лось эту власть за­кре­пить, что­бы по­том как-то ис­поль­зо­вать...
Дро­жа­щи­ми ру­ка­ми он стал фо­то­гра­фи­ро­вать учи­тель­ни­цу, по­том из­ме­нил ра­курс, при­встал - и опять фо­то­гра­фи­ро­вал. Вско­ре кон­чи­лась плен­ка, и он по­бе­жал до­мой ее про­яв­лять. По до­ро­ге встре­тил Миш­ку, у ко­то­ро­го то­же был фо­то­ап­па­рат, и с ко­то­рым они ча­с­тень­ко де­ла­ли фо­то­гра­фии со­об­ща.
- Ты не пред­став­ля­ешь, ка­кие у ме­ня кад­ры! - по­хва­стал Лень­ка и, ози­ра­ясь по сто­ро­нам, рас­ска­зал о по­лу­об­на­жен­ной учи­тель­ни­це. Гла­за у Миш­ки за­го­ре­лись, и он завистливо про­мол­вил:
- Те­перь ты мо­жешь уро­ки не учить - она и так пя­тер­ки бу­дет ста­вить!
В тот же ве­чер сде­ла­ли фо­то­гра­фии. К со­жа­ле­нию, они по­лу­чи­лись не очень чет­ки­ми: ска­за­лась дрожь от вол­не­ния при съем­ке... Но ре­бя­та бы­ли до­воль­ны: гла­за их бле­сте­ли в све­те крас­но­го фо­на­ря от воз­буж­де­ния, в пред­чув­ст­вии че­го-то при­ят­но­го они по­ти­ра­ли ру­ки.
На сле­ду­ю­щий день ре­бя­та при­шли в шко­лу с за­га­доч­ны­ми ли­ца­ми и хит­ро по­гля­ды­ва­ли на учи­тель­ни­цу. А она, стро­гая и спо­кой­ная, ни о чем не до­га­ды­ва­ясь, ве­ла урок. Ре­бя­та бы­ли не­сколь­ко ра­зо­ча­ро­ва­ны, хо­те­лось, что­бы она смот­ре­ла на них за­иски­ва­ю­ще и сму­щен­но, и они бы из­ба­ви­лись от веч­но­го чув­ст­ва бес­по­кой­ст­ва, ко­то­рое ис­пы­ты­ва­ет школь­ник от стро­го­го взгля­да учи­те­ля.
* * *
На сле­ду­ю­щий день учи­тель­ни­ца опять вела урок, а так как ре­бя­та пя­ли­ли на нее гла­за, то вы­зва­ла к до­ске и по­ста­ви­ла по тро­йке, ибо они, про­дол­жая день-день­ской об­суж­дать удач­ную съем­ку, пе­ре­ста­ли готовиться к занятиям... А еще че­рез день, ви­дя, что ожи­да­ния не оп­рав­ды­ва­ют­ся, Миш­ка, про­хо­дя ми­мо учи­тель­ни­цы, хит­ро про­шеп­тал:
- У нас, меж­ду про­чим, кое-что есть!
- Что это у те­бя есть? – спро­си­ла учи­тель­ни­ца.
Лень­ка за­мер в вол­не­нии: раз­го­вор вы­звал в нем чув­ст­во стра­ха и од­но­вре­мен­но при­ят­но ще­ко­тал нер­виш­ки.
- Ва­ши фо­то­гра­фии... – не­сло Миш­ку.
У Лень­ки но­ги ста­ли ват­ны­ми, по­ду­ма­лось, что учи­тель­ни­ца, рас­сер­див­шись, по­жа­лу­ет­ся на них ди­рек­то­ру.
- Вы вро­де ме­ня не фо­то­гра­фи­ро­ва­ли... – уди­ви­лась она.
- Фо­то­гра­фи­ро­ва­ли.
- Где?
- На хол­ме, ког­да вы за­го­ра­ли.
Учи­тель­ни­ца слег­ка по­блед­не­ла и, прищурившись строго, про­из­нес­ла:
- Тог­да по­ка­жи­те... Жду вас се­год­ня око­ло своего до­ма.
В на­зна­чен­ное вре­мя ре­бя­та уже стояли у ворот.
- Вот! - Миш­ка про­тя­нул ей пач­ку фо­то­гра­фий.
Она, бы­с­т­ро про­смот­рев их, су­хо­ва­то ска­за­ла:
- На­де­юсь, мне их по­да­ри­те... и не­га­ти­вы то­же.
Ре­бя­та сбе­га­ли за не­га­ти­ва­ми, но при­нес­ли не все – па­ру луч­ших ос­та­ви­ли, про­сто так, на вся­кий слу­чай...
* * *
Вско­ре в сель­ском клу­бе был кон­церт, по­свя­щен­ный Дню По­бе­ды, и ру­ко­во­ди­ла им мо­ло­дая учи­тель­ни­ца, как са­мый ак­тив­ный и еще не об­ре­ме­нен­ный семьей пе­да­гог. Она бы­ла в ко­рот­кой плис­си­ро­ван­ной чер­ной юбоч­ке, в ажур­ной бе­лой коф­точ­ке, воз­буж­ден­ная, раз­го­ря­чен­ная. Ока­зав­шись по­бли­зо­сти, Лень­ка вдруг ос­тол­бе­нел, не по­ни­мая, по­че­му ря­дом с ней так хо­ро­шо. Он ды­шал во всю грудь и не мог над­ышать­ся. И толь­ко спу­стя не­ко­то­рое вре­мя по­нял, что об­ла­ко чуд­но­го за­па­ха, в ко­то­ром ока­зал­ся, ис­хо­ди­ло от учи­тель­ни­цы. Это бы­ло но­во и пре­крас­но. И вол­не­ние, и воз­буж­де­ние сей­час он ис­пы­ты­вал го­раз­до силь­нее, чем ког­да де­лал съем­ки.
За­ме­тив Лень­ку, учи­тель­ни­ца ска­за­ла:
- Сбе­гай-ка за ба­я­ном!
Он ки­нул­ся ис­пол­нять при­ка­за­ние. Через полминуты сно­ва по­лу­чил при­каз:
- При­це­пи-ка к за­на­ве­су сцены эм­б­ле­му на­ше­го кон­цер­та.
И он по­лез с боль­шим фа­нер­ным ор­де­ном По­бе­ды на за­на­вес...
Так он бе­гал весь вечер, слов­но вер­ный паж у ца­ри­цы, то ту­да, то сю­да. По­сле кон­цер­та, ког­да все уча­ст­ни­ки и зри­те­ли ра­зо­шлись из клу­ба по домам, слег­ка ус­тав­шая учи­тель­ни­ца об­лег­чен­но по­смот­ре­ла по сто­ро­нам и, уви­дев Лень­ку, улыб­ну­лась ему и вдруг спро­си­ла:
- Ты вальс уме­ешь тан­це­вать?
Не­ко­то­рое вре­мя он рас­те­рян­но мор­гал, не по­ни­мая, к че­му бы это... Да и со­зна­вать­ся, что не уме­ет, не хо­те­лось.
- Хо­чешь, на­у­чу? – ска­за­ла учи­тель­ни­ца и, вклю­чив про­иг­ры­ва­тель, по­до­шла к Лень­ке.
По­том они тан­це­ва­ли. Учи­тель­ни­ца ве­ла Лень­ку в такт му­зы­ке по пу­с­той, сла­бо ос­ве­щен­ной сце­не в рит­ме пре­крас­ной му­зы­ки, а он роб­ко де­ржал­ся за ее гиб­кую та­лию, по­ло­жив вторую ру­ку на худенькое пле­чо и ста­ра­тель­но пе­ре­сту­пая но­га­ми. Он осознавал свою не­ук­лю­жесть, но чув­ст­во­вал и то, че­го нель­зя объ­яс­нить сло­ва­ми, – ка­кую-то тай­ную связь с загадочной жен­ской ду­шой, в ко­то­рую слу­чай­но за­гля­нул че­рез объ­ек­тив фо­то­ап­па­ра­та.


КОШ­КА
Жив­шая по со­сед­ст­ву с Лень­кой ста­ру­ха встре­ти­ла маль­чи­ка на ули­це и по­про­си­ла вы­бро­сить в Ка­му куль. От­да­вая куль, ста­ру­ха пе­ре­кре­сти­лась и про­шеп­та­ла: "Про­сти ме­ня, гос­по­ди!" За­ки­нув куль на пле­чо, Лень­ка по­бе­жал на бе­рег ре­ки. Он уже хо­тел вы­бро­сить куль в во­ду, но ус­лы­шал жа­лоб­ное мя­у­канье - в ку­ле кто-то ше­ве­лил­ся. Лень­ка раз­вя­зал бе­чев­ку и вы­та­щил из ку­ля ма­лень­кую ко­шеч­ку.
Ко­шка жа­лоб­но смот­ре­ла на Лень­ку. Он по­нял, что уто­пить ее не смо­жет. Да и во­об­ще, что за глу­пость - Ка­му по­га­нить! Мо­жет, пой­ти об­рат­но к ста­ру­хе, сняв­шей со своей ду­ши грех за убий­ст­во, и от­дать ей куль - пу­с­кай са­ма рас­прав­ля­ет­ся. Лень­ка по­шел бы, ес­ли бы не бо­ял­ся этой без­зу­бой на­бож­ной ста­ру­хи со сле­зя­щи­ми­ся гла­за­ми. Ос­та­ва­лось од­но - бро­сить где-ни­будь ко­шку, а са­мо­му уйти. Лень­ка так и сде­лал, но ко­шеч­ка не с­та­ла си­деть на ме­с­те, она по­бе­жа­ла за ним.
На­про­тив се­ла, поч­ти на се­ре­ди­не ре­ки был ос­т­ров, по­рос­ший гу­с­той тра­вой и ку­с­тар­ни­ком. Лень­ка сел на лод­ку и пе­ре­плыл на ос­т­ров. По­ло­жив ко­шеч­ку на тра­ву, он бы­с­т­ро до­бе­жал до лод­ки и, не ог­ля­ды­ва­ясь, по­греб об­рат­но. Че­рез день Лень­ка уже за­был о кош­ке.
Про­шло ле­то. В лет­ние дни Лень­ка с друзь­я­ми не раз ез­дил на ос­т­ров ры­ба­чить, ва­рить уху, но­че­вать у ко­с­т­ра, но кош­ку здесь не ви­дел.
Ра­но вы­пал снег. Про­лив меж­ду бе­ре­гом и ос­т­ро­вом за­мерз. И вот од­наж­ды ста­ру­ха по­жа­ло­ва­лась Лень­ке, что у нее то ли ла­с­ка, то ли хо­рек за­грыз ку­ри­цу. По сле­дам Лень­ка оп­ре­де­лил: зве­рек при­шел в се­ло с ос­т­ро­ва. Взяв кап­кан, он пе­ре­брал­ся по льду на ос­т­ров, где жило не­ма­ло раз­но­го зверья. Он при­це­пил к кап­ка­ну ку­сок ры­бы и ушел.
На сле­ду­ю­щий день бы­ло по­теп­ле­ние. Толь­ко че­рез трое су­ток вновь под­мо­ро­зи­ло, и ид­ти по льду ста­ло не­о­пас­но. Кап­ка­на на преж­нем ме­с­те Лень­ка не об­на­ру­жил, хо­ро­шо, что он до­га­дал­ся при­вя­зать его к стволу дерева.
Вы­иски­вая ко­нец про­во­ло­ки, Лень­ка за­гля­нул под ко­ря­жи­ну и от­шат­нул­ся. Яр­ко-жел­ты­ми стек­лян­ны­ми гла­за­ми на не­го смот­ре­ла кош­ка. Слов­но пу­с­той ко­ше­лек был смор­щен у нее жи­вот, сквозь сва­ляв­шу­ю­ся ре­дкую шерсть яс­но бы­ли за­мет­ны ре­бра. Лишь толь­ко Лень­ка по­тя­нул­ся но­гой к кап­ка­ну, как кош­ка вгрыз­лась ему в ва­ле­нок. Лень­ка все-та­ки су­мел на­жать по­до­швой пру­жи­ну, и кош­ка, по­чув­ст­во­вав сво­бо­ду, прыг­ну­ла в сто­ро­ну. Та­ща за со­бой пе­ре­би­тую но­гу и ди­ко ози­ра­ясь, она ухо­ди­ла от че­ло­ве­ка. "Кысс-кысс..." - по­звал ви­но­ва­то Лень­ка, но она не ог­ля­ну­лась.


СОСЕДКА
У всех Ленькиных друзей матери работали в каких-либо организациях (кто в больнице, кто в школе, кто на заводе), по праздникам нарядно одевались, ходили в клуб на концерты или в кино с мужьями и лишь только мать товарища Расима постоянно была дома… Когда Ленька спросил у своей мамы: «Почему соседка Галия на работу не ходит?», та ответила: «Она работает, но по хозяйству: ведь у нее полный двор скотины – две коровы, десять овечек, гуси, куры – за всеми надо присматривать. А детей у нее сколько?!» Ленька быстро перебрал в уме всех братьев и сестренок Расима и сказал: «Восемь человек!» – «Вот! – мать тяжко вздохнула и покачала головой. – У меня вас трое и то бы с вами не управилась, не будь помощницы-бабули». Ленька вспомнил, сколько времени приходиться тратить матери и бабушке, чтоб прибраться в доме, вымыть полы, постирать всем одежду, приготовить еду скотине (а у них всего лишь две свиньи, одна коза и десяток куриц), сварить пищу и всех накормить, и согласно кивнул: «Да, непросто это!»
Частенько заходя за Расимом во двор, Ленька видел его мать всегда за работой: то мчалась с полными ведрами корма в обеих руках в хлев, где требовательно мычали коровы, то слазила с сеновала с огромной охапкой сена, то развешивала на веревке во дворе множество стиранного белья и одежды, то бежала с граблями или с мотыгой в большущий огород, что находился за домом – и всегда была, как Леньке казалось, в одной одежде: длинной темной юбке и застиранной, неопределенного цвета кофте... Увидев Леньку, она торопливо здоровалась кивком головы и радушно улыбалась, но, несмотря на то, что лицо ее было молодое и даже изящное – с аккуратненьким носиком, с огромными, темными и умными глазами, а к этому лицу полагалась бы и стройная фигура, передвигалась Галия странно – словно орангутанг, который встал с четверенек на задние лапы, но тело выпрямить до конца не может. Оно у Галии было согнуто в пояснице почти под прямым углом, и никогда Ленька не видел, чтоб она распрямилась. Разве только когда вешала белье на веревку, но и то веревка висела низко, да и Галия лишь на секунду выпрямляла свое худощавое жилистое тело, а потом сразу сгибалась. Ленке подумалось, что она специально так передвигается, чтоб удобнее было и проще: ведь и корыто для корма скотины внизу находится, и доить коров надо сидя, и картошку копать или окучивать, выдергивать сорняки – всюду надо работать в наклон… Хотя ранее, когда ее семья только переехала в село из дальнего татарского аула, Ленька помнил соседку еще прямехонькой!
В отличие от Галии, ее муж – крупный, мордастый, очень строгий, постоянно насупленный татарин ─ ходил прямо, откинув слегка назад голову, и выглядел намного старше жены – он работал в колхозе охранником, одевался так нарядно (всегда в темном, чистом и проглаженном костюмчике и в белой рубашке), словно большой начальник, не менее агронома или председателя колхоза. Он частенько посещал клуб, но никогда не брал с собой жену, да и вообще Ленька его ни разу с женой вместе на улице не видел.
Прошло несколько лет, дети Галии росли, старшие уехали в город учиться или работать – впрочем, Леньку эта семья мало интересовала, и что в ней происходило, он не ведал, и вдруг узнал, что Галия умерла. К смерти уже поживших на земле людей, в возрасте, Ленька относился спокойно, как к неизбежному, но Галию пожалел. Он услышал разговор матери с бабушкой. «Отмаялась милая! – сказала грустно бабушка. – А ведь еще сорок лет не исполнилось!» – «Так она первого-то родила в пятнадцать, как вышла замуж за этого тридцатилетнего! – произнесла с жалостью мать. – И всю-то жизнь света белого не видела!» Помолчав, Ленькина мать, работавшая в больнице и знавшая многое про болячки всех жителей села, добавила: «Что странно: оказалось, у нее спина сломана уже давно, а она к нам в больницу на рентген только перед самой смертью обратилась!» – «Вообще сломана?» – удивилась бабушка. «Рентгеновский снимок показал, что в поясничном отделе два позвонка под прямым углом находятся, у обоих края смяты, как будто кто напильником сточил… Ужасно то, что Галию хотели распрямить, когда по татарскому обычаю в саван заворачивали, но не смогли. Так и похоронили согнутой», – сказала мать. «Это не сломано! – возразила, перекрестившись, как делала всегда, когда речь шла о покойнике, бабушка. – Это от того, что работала всю жизнь, не разгибая спины!»
Тут Ленька, пожалуй, впервые осознал, как непрост женский труд. Ранее он считал, что только отец нечто важное и солидное делает: дрова, например, пилит и колет, заборы чинит, сено косит… И решил, что отныне будет стараться не пачкать зазря одежду и всегда с охотой помогать матери и бабушке в их делах, даже если и не попросят.