Верь в любовь повесть в рассказах

ПО ЧЕЛЮСТИ
В восьмом классе Ленька влюбился в девочку Зину, которая училась на год младше и была очень красивой: с большими голубыми глазами, с длинными русыми волосами и не по годам женственная… Днями и ночами (особенно если в окошко светила полная та­инственная луна) он думал о девочке, хранил в памяти ее неугасимый светящийся образ, вновь и вновь мыс­ленно любовался им, восторгался каждой черточкой прелестного лица, каждым движением ее плавной по­ходки.
У него к ней не было никаких планов (поцеловать или в будущем же­ниться) – просто хотелось смотреть на нее, как смотрят на прекрасный лик Мадонны на картине…
По утрам он заранее прибегал в школу, чтоб встретить ее у входа и еще раз восхищенно взглянуть на нее, после каждого урока, соскучившись, бежал на перемене в класс, где училась, и смотрел, хотя и ста­рался делать это не откровенно, ибо она от этого взгляда смущалась. И хотя никто в том классе не видел его гуляющим с ней по улице, ибо этого не было, но вскоре все ученики знали, что у Леньки к ней любовь. Девчонки в классе, завидев его, таинственно, а порой и ехидно, улыбались, а несколько пацанов-одноклассни­ков Зины, стали при появлении Леньки кричать: «Же­них и невеста!», «Любовь до гроба!» Эти слова абсо­лютно не выражали Ленькиного глубокого чувства, казались грубыми и пошлыми. Но, может быть, кричавшие тоже были влюблены в милую девочку и так отгоняли старшего конкурента за ее сердце? А конкурент Ленька был опасный, ибо и учился хорошо, и спортом занимался, и в художест­венной самодеятельности участвовал…
Увидев, как в этот момент напряглась сидевшая за партой Зина, как покраснела и низко опустила голову от смущения, а может, и стыда, Ленька подошел к наиболее крикливому, пареньку крепкому, рослому и сухо сказал: «Замолчи!» Тот замолк, но другие ребята продолжали кричать… Тут прозвенел звонок, вошел преподаватель физики (солидный стро­гий директор) – и Ленька выскочил из класса.
После следующего урока он вновь пришел в класс Зины и опять услышал со всех сторон визгливую мно­гоголосицу: «Жених и невеста – тили-тили тесто!» На этот раз, как показалось, кричал и издевался над ним почти весь класс. Ленька взглянул на Зину и уви­дел в глазах слезы. Подумав, каково ей сейчас, и ре­шив, что девушка может возненавидеть его, он по­гнался за пацаном, который вопил громче всех. Тот скакал от него по партам – и расплывшееся в глупой ехидной улыбке широкое лицо его казалось Леньке ужасно мерзким. «Замолчи!» - прошипел он, но паренек не послушался, уверен­ный в своей недосягаемости. Тогда Ленька в прыжке догнал крикуна и ударил в челюсть…
Когда на следующей перемене Ленька вновь вошел в соседний класс, его встретила полнейшая тишина – крикуны пригнулись, испуганно замерли и старались на него не смотреть, а главный крикун сидел за партой с багровым заплаканным лицом и держался за че­люсть. Ленька испытал не­кую гордость, что не позволил унижать Зину и что ку­лак точен и крепок, а потом пожалел паренька, кото­рый не знает, что нельзя примитивно и зло оскорблять трепетное чувство, ибо еще не испытал его, не страдал, не мучился от ощущения собственного несовершен­ства и одиночества, и подумал: «Я же предупреж­дал его несколько раз! И вообще, за такие выходки раньше на дуэлях из пистолетов убивали, а я только по челюсти вдарил!» Ленька примирительно похлопал паренька по плечу и спросил: «Ну что, поумнел?» Тот кивнул…


ДУРАЧОК
Когда мать Леньки, что работала в сельской участковой больнице, говорила в доме про главврача: «Скопин…», то Ленька представлял огромного медицинского светилу, ибо казалось, что эта фамилия, как никакая другая, соответствует его должности и специальности. В фамилии словно зву­чали отголоски разных болезней - скарлатины, напри­мер, и оспы, лекарства аспирин. И вообще, фамилия была нездешняя, из ряда таких звучных фамилий как Сперанский, о кото­ром Ленька читал мельком в какой-то мудреной книжке.
Главврач Скопин (по имени и фамилии Ленька его не знал) работал в селе лет пять, приехав из Казани со всей семьей, с тол­стой и моложавой по сравнению с ним женой (а он уже был в предпенсионном возрасте, с седой бородкой) и с больным сыном, у которого имелись психи­ческие отклонения. Сын был рослый парень лет восем­надцати, но он никогда не учился в школе, и плохо, с каким-то мычанием, разговаривал.
Частенько сын Скопина прогуливался в теплую солнечную по­году на лужайке под ветлами, что росли вдоль речки, недалеко от своего дома, и чему-то улыбался счаст­ливо: может, яркому солнышку, пению птичек в вет­лах, зелени ли­ствы, а может, тому, что его впереди ждет нечто прекрасное, выздоровление…
Если Леньке случалось пройти мимо, то парень пугливо отступал в сторону и настороженно смотрел краем глаза, не поворачивая к Леньке головы: дес­кать, мне до тебя и дела нет, проходи мимо. Ленька и сам со страхом смотрел на него, отмечая, как странно он ходит – нагнувшись и скрестив руки на спине, словно важный господин, и постоянно с периодичностью, словно маятник в ча­сах, наклоняется вперед и отклоняется, наклоня­ется и отклоняется. И так может часа два, три… и почти ни разу не замрет, не остановится в своем веч­ном колебании. Вот тогда Ленька впервые и осознал, что такое «дурачок», это совсем не тот, кто плохо учится или хулиганит…
Считавший тогда наивно, что все болезни на свете можно излечить с помощью медицины, а уж если сам по профессии врач и все таблетки и уколы у тебя под рукой – тем более, Ленька спросил как-то у матери: «А почему они сына своего не лечат?» ─ «Лечат, конечно. На курорты ездят, знаю, на обследо­вания в город. Вот только не все можно испра­вить в природе человека, – ответила мать грустно и добавила: – Ты его никогда не обижай. А то некото­рые глупые и злые мальчишки его обзывают и драз­нят». У Леньки и в мыслях такого не было, но как-то он уви­дел, как трое пацанов-малолеток махали на «ду­рачка» руками, показывали ему язык и кричали, а он пя­тился испуганно и все кланялся, кланялся, кла­нялся…Тогда, помнится, на пацанов закричала его крупная толстая мать, которая постоянно следила за сыном из-за забора своего сада – и они разбежались. Может, и понимали, что врач – должность в селе очень важ­ная, почти как милиционер-участковый, и выше даже директора школы. Придется потом пойти в больницу лечиться, а седобородый Скопин не даст нужную таб­летку или пропишет какой-нибудь жутко болезненный укол и скажет: «Вот тебе за то, что моего сына оби­жал!» И воткнет в попу здоровенную иголку!
Понимал ли Ленька вполне трагедию этой семьи? Вряд ли. Он просто жалел убогого парня и ду­мал, что, очень плохо быть беспомощным человеком… Ну а каково было его родителям? Они ведь бросили в крупном городе со всеми удобствами квартиру, где Скопин (недаром фамилия у него такая научно-звуч­ная) работал на большой должности, чтоб уехать в село, где обитают чужие, не знающие их пе­чальную судьбу люди, где сын не будет заперт в четы­рех стенах городской квартиры, опасаясь сотен любо­пытных глаз горожан, где не попадет под машину на улице.
* * *
Когда главврач вышел на пенсию, вся семья его не­заметно уехала из села, и Ленька, через несколько лет вспомнив про них, спросил у матери: «А пом­нишь, у вас в больнице Скопин работал. Где он те­перь?» ─ «У нас одна медсестра с ними переписыва­лась… – ответила мать. – Говорила, что умерли они оба – и муж, и жена». ─ «А с сыном что стало?» – спросил глухо Ленька. «А его, кажется, в дом инвалидов от­дали». И Ленька невольно представил, как тот ходит по обшарпанному коридору дома-инвалидов, всем кланяется, кланяется и улыбается доверчиво людям и тому счастливому будущему, которое его ожидает…